Л. Н. Гумилев. Несторианство и Древняя Русь
Доклад Льва Николаевича Гумилёва на заседании отделения этнографии Всероссийского Географического Общества 15 октября 1964 г.
“Je n’ais pas des textes!”
“Mais vous avez des faits et des idees”.
Из лекции академика В. М. Алексеева в 1946 г.
Опубликовано // ВГО. Доклады отделения этнографии. 1967. Вып. 5, стр. 5 [+1]
Когда мы произносим слово “Византия” без каких бы то ни было пояснений и добавлений, то содержание понятия бывает различным. Может оказаться, что Византия – это Восточная Римская империя, реликт былого величия, на протяжении 1000 лет стремившийся к упадку. Так понимали термин “Византия” и Гиббон, и Лебо, называвший это государство Bas-Empire, и у нас Владимир Соловьев. Может быть, под этим термином подразумевается греческое царство, возникшее как антитеза душной, выродившейся античности, имевшее свои собственные ритмы развития, свои светлые и теневые стороны. Такой видели Византию Ф. Успенский, П. Кулаковский и Шарль Диль. А может быть, Византия просто огромный город, средоточие торговли и образованности, воздвигшийся на берегах голубого моря и окруженный выжженными горами, где полудикое население веками пасло коз и снимало оливки и виноград. Это тоже закономерное понимание термина. Но мы в нашей работе хотим использовать его четвертое значение: Византия – культура, неповторимая и многообразная, выплеснувшаяся далеко за государственные границы константинопольской империи. Брызги ее золотого сияния застывали на зеленых равнинах Ирландии (Иоанн Скотт Эригена), в дремучих лесах Заволжья (Нил Сорский и нестяжатели), в тропических нагорьях вокруг озера Цана (Абиссиния) и в Великой евразийской степи, о которой и пойдет речь.
В таком понимании термина, Византия – не только город и страна и даже не только халкедонское исповедание, но целостность, включающая в себя равно православных и еретиков: монофизитов и несториан, христиан и гностиков, маркионитов и манихеев, о которых тоже будет упомянуто. То, что перечисленные течения мысли боролись между собою, не противоречит предложенному значению термина, ибо идейная, да и политическая борьба – тоже вид связи, форма развития. Споры не разъединяли представителей перечисленных учений, а скорее объединяли их, потому что язык употребляемых понятий был одним. Такую систему физики называют устойчивым равновесием.
В 277 г. в Гунди-Шапуре принял мученический венец мыслитель и писатель Мани, объявивший себя наследником Христа и Параклетом (Утешителем). Его последователи были вынуждены бежать из Персии, но на Западе манихейство подверглось жестокому гонению и ушло в подполье [159]. На Востоке манихеи нашли приют в Трансоксании и в оазисах вдоль Великого караванного пути [7, стр. 6, 18].
В 431 г. на Вселенском соборе в Эфесе был предан анафеме константинопольский патриарх Несторий, неосторожно заявивший, что “у Бога пет матери”. Его победители немедленно вступили в борьбу между собою, но как монофизиты, так и халкедониты были нетерпимы к несторианству. Особенно обострилась вражда после 434 г., когда на соборе в Бит-Запате (на самом деле описываемые Л. Н. Гумилевым события относятся к собору Церкви Востока, который состоялся в 484 году в персидском городе Гундишапур (Бет-Лапат, на сирийском языке) – Прим. ред.) несторианство было признано господствующим исповеданием персидских христиан. Поддержка персидского шаха для византийских несториан оказалась роковой. В 489 г. император Зинон подтвердил осуждение несториан и закрыл эдесскую школу, где несториане преподавали свое учение. Школа переехала в Персию, в Низиб, а в 499 г. в Ктезифоне возникла несторианская патриархия, расцветшая в VI в. [105].
Из Персии несториане широко распространились по Восточной Азии. В VI в. христиане не без успеха проповедовали свою веру среди кочевых тюрок. Тюрки, захваченные в плен византийцами в битве при Балярате в 591 г., имели па лбах татуировку в виде креста и объясняли, что это сделано по совету христиан, живших в их среде, чтобы избежать моровой язвы [147, стр. 130-131]. Этот факт отнюдь не говорит о распространении христианства среди кочевых тюрок VI в., но позволяет констатировать нахождение христиан в Степи.
В 635 г. несторианство проникло в Китай и было встречено правительством весьма благожелательно [165]. Первые императоры династии Тан, Тайцзун и Гаоцзун, покровительствовали христианам и позволяли им строить церкви. Во время узурпации престола императрицей У, связанной с буддистами, на христиан было воздвигнуто гонение, но узурпаторша была быстро лишена власти сторонниками династии Тан. В 7 14 г. император Сюаньцзун указом запретил в империи Тан буддизм, а в 745 г. разрешил проповедь христианства [148, стр. 105; 167, р. 457). С этого времени несторианство начало распространяться в Джунгарии, находившейся под контролем империи Тан, и обретать неофитов среди кочевников, главным образом басмалов, но довольно долго его успехи были минимальны.
До тех пор пока громада тюркского каганата заполняла центральноазиатскую степь, а тюргешские ханы держали в своих руках Семиречье [161, р. 158-164], среди кочевников не возникало необходимости для пересмотра их идеологических принципов. Мудрый Тоньюкук воспрепятствовал пропаганде буддизма на том основании, что “учение Будды делает людей слабыми и человеколюбивыми” [16, т. I, стр. 274], а тюргешский хан Сулу ответил послу халифа Хишама (724-743): “Среди моих воинов нет ни цирюльников, ни кузнецов, ни портных; если они сделаются мусульманами и будут следовать предписаниям ислама, то откуда же они добудут себе средства к жизни” [7, стр. 9]. Воинственным степнякам принципы городской, регламентированной религии были чужды.
Но как только пали оба каганата (744-745), положение изменилось радикально. Старое мировоззрение – племенной культ Неба-Земли и духов-предков – оказалось скомпрометированным, а поборники его физически уничтожались. Победители-уйгуры легко воспринимали новые идеи, приносимые главным образом из Ирана. Вторая половина VIII в. была переломной эпохой в формировании мировоззрения центральноазиатских кочевников. Жестокие распри между родами развалили тюргешский каганат, но столь же беспощадная внутренняя война в Уйгурии закончилась созданием крупной державы, и конфессиональный момент сыграл здесь важную роль.
Для начала коснемся политической истории. С 747 г. Уйгурию раздирала внутренняя война, перипетии которой описаны в надписи Моянчура [85а]. Хан Моянчур был вынужден завоевывать свою страну, причем против него выступали и вельможи, и народные массы, и соседние племена:татары и кидани на востоке, чики и кыргызы на севере, карлуки и тюргеши на западе. Последних поддерживала какая-то группа собственно уйгуров, боровшаяся с ханом и названная в тексте надписи “Уч’Ыдук”, в переводе – “Три святых”, что, по нашему мнению, означает христианскую общину, почитавшую Троицу, ибо в контексте тюркское слово “Ыдук” послужило адекватным переводом христианского понятия “святыня” или “воплощение божества”. А если так, то в 752 г. на равнинах Джунгарии разыгрался второй акт войны христианства с гностицизмом, причем на этот раз христианство потерпело поражение [47а].
Поскольку христиане оказались противниками уйгурского хана, то после победы он склонился на сторону манихеев, которые, видимо, его поддержали. Вскоре Уйгурия быстро превратилась в теократическую державу, где правила манихейская община [157]. Хану предоставили только военные дела.
Манихеи, оказавшись у власти, проявили такую религиозную нетерпимость [+2], что рассорились со всеми соседями: тибетскими буддистами и последователями религии бон, сибирскими шаманистами, мусульманами, китайцами и, уж конечно, с несторианами. Здесь мы не будем прослеживать политическую историю Уйгурии, отметим лишь, что, когда эта страна была сокрушена в 840- 847 гг. кыргызами, вместе с ней погибла манихейская община. Опустевшие после ухода уйгуров на юг, степи постепенно заселились монголоязычными племенами. Культурная традиция на время оборвалась, но, как только восстановился кое-какой порядок, несторианство буквально затопило Центральную Азию. В 1007 г. крестились кераиты. Примерно в это же время приняли христианство тюркоязычные онгуты [165, р. 630], лесовики-меркиты [161, р. 246], гузы [7, стр. 18-1 9] и отчасти джикили [там же, стр. 1 9-20]. У уцелевшей части уйгуров, обосновавшихся в Турфане, Карашаре и Куче, христианство вытеснило остатки манихейства. Даже среди кара-китаев, пришедших в Семиречье из Юго-Западной Маньчжурии, оказался “некоторый христианский элемент”, что дало повод для возникновения в средневековой Европе легенды о первосвященнике Иоанне [7, стр. 25; 148, стр. 441, 446]. Кара-китайские гурханы действительно покровительствовали христианству и даже в такой цитадели ислама, как Кашгар, разрешили учредить несторианскую митрополию (при патриархе Илье III, 1 176-1 190) [7, стр. 26]. Исключением была лишь Северо-Восточная Монголия, где два сильных и воинственных народа, татары и монголы, остались вне возникшего восточнохристианского единства.
Но если Западная Европа почти немедленно узнала о торжестве несторианства над исламом [+3], то было бы невероятно, если бы сведения об этом событии не проникли на Русь. Больше того, Черниговское княжество и Тьмутаракань были настолько тесно связаны со Степью [109, стр. 28], что допустить полную неосведомленность их обитателей о взглядах соседей просто невозможно.
Правда, до 966 г. караванная торговля, связывавшая Центральную Азию с Европой, находилась в руках еврейских купцов-рахданитов [164, р. 681-682], но после разгрома Хазарии инициатива перешла к уйгурам-несторианам, а вместе с товарами передвигаются идеи. Хотя прямых сведений о соприкосновениях русских православных с тюрками-несторианами нет, правильнее попытаться найти хотя бы косвенные упоминания, нежели полностью отвергать наличие русско-азиатских культурных связей в XII в. Где же они?
В “Слове о полку Игореве” [130. В дальнейшем: “Слово…”] четыре раза упоминается загадочный персонаж Троян.
Литература об этом слове или термине огромна, но, к счастью, сведена академиком Н. С. Державиным в систему, допускающую ее обозрение [24]. Н. С. Державин выделил четыре направления толкований слова “Троян”: 1) мифологическое (Буслаев, Квашнин-Самарин, Барсов): Троян – славянское языческое божество; 2) символическое (Полевой, Бодянский, Забелин, Потебня, Костомаров): Троян – философско-литературный образ; 3) историко-литературное (Вяземский, Вс. Миллер, А. Веселовский, Пыпин): общее в этом направлении – отрицание Трояна как персонажа древнерусской мысли, либо заимствование образа из византийских и южнославянских преданий о Троянской войне, либо просто увлечение “старыми словесами, найденными автором “Слова” в старых болгарских книжках” (Вс. Миллер); 4) историческое (Дринов, Максимович, Дашкевич и др.): Троян – либо римский император Траян, либо русские князья, персонифицированные в божество. Эта схема представляет интерес для истории вопроса, но для того, чтобы разобраться в самом предмете, она слишком запутанна и аморфна.
Гораздо четче классификация А. Болдура [17], выделившего три варианта гипотез, бытующих на сегодня: 1) Троян – римский император Траян; 2) Троян – славянское божество; 3) Троян – русские князья XI- XII вв. (триумвират): киевский, черниговский, переяславский. Последний вариант всерьез рассматривать не стоит.
Критика этих направлений содержится в упомянутой статье А. Болдура, предлагающего свою оригинальную гипотезу: Троян – имя императора Траяна, перенесенное на легендарного царя Мидаса южными славянами, у которых бытует сказка, похожая на миф о Мидасе и его ослиных ушах [17, стр. 8-1 1, 22]. Не входя в разбор гипотезы в части, касающейся фольклора балканских славян, следует отметить, что она отнюдь не проливает света на упоминания о Трояне в контексте “Слова о полку Игореве”, ни с учетом исторической обстановки описанного события (похода и разгрома Игоря), ни без него. Достаточно отметить, что с этой точки зрения “земля Трояна” – Румыния, тогда как в “Слове” говорится о том, что “обида вступила на землю Трояню”, по поводу контрнабега половцев, когда был сожжен город Римов и осажден Путивль. А “вечи / века Трояновы” неизбежно воспринимаются как литературная метафора без смысловой нагрузки [там же, стр. 34-35].
Признавая за статьей А. Болдура историографическое значение, следует считать итогом научного исследования исторический комментарий Д. С. Лихачева к “Слову о полку Игореве”. Исчерпывающий разбор Д. С. Лихачева показывает, что под именем Троян подразумевалось божество, которое Д.С. Лихачев считает языческим (стр.385-386). Оно, конечно, не православное, но подождем с выводом.
Кроме “Слова”, Троян упоминается в “Хождении Богородицы по мукам” (XII в.) в таком контексте: “И да быша разумели многие человеци, и в прелесть велику не внидуть, мняще богы многы: перуна и Хорса, Дыя и Трояна” (там же). Однако вопрос о том, откуда могло явиться само название бога Трояна, Д. С. Лихачевым оставлен открытым.
Разберем тексты. В первом случае последователем Трояна назван Боян (стр. 11, 78), который “рыща в тропу Трояню чресь поля на горы”. Это последнее выражение объяснено Д. С. Лихачевым как “переносясь воображением через огромные расстояния” (стр. 78), но попробуем понять это буквально, т. е. считать, что источник веры в Трояна лежит на горах за полями. Поля – в данном случае Половецкая степь, а горы – или Кавказ, или восточная окраина Кыпчакской степи – Тянь-Шань. Заметим это! Во втором случае названа “земля Трояня”, в которую после поражения “вступила обида” (стр. 17). Считается, что это Русская земля, но скорее здесь Черниговское княжество, которое только и пострадало от контрнабега половцев. Во всяком случае, допустимы оба толкования. И наконец, самое главное: “вечи (века) Трояновы”, т. е. линейный счет времени, эра. “На седьмом веке Трояна” Всеслав ударил древком копья о золотой стол Киевский (стр. 25). Это было в 1068 г., значит, начало “эры Трояна” падает на V в., до 468 г.
А теперь сопоставим черты Трояна с теми данными, которые нам известны о центральноазиатских несторианах. “Троян” – буквальный перевод понятия “Троица”, но не с греческого языка и не русским переводчиком, а человеком, на родном языке которого отсутствовала категория грамматического рода. То есть это перевод термина “Уч’Ыдук”, сделанный тюрком, на русский язык. Можно думать, что переводчик не стремился подчеркнуть тождество “Трояна” с “Троицей”. Эти понятия для него совпадали не полностью, хотя он понимал, что то и другое относится к христианству. Рознь и вражда между несторианством и халкедонитством в XII-XIII вв. были столь велики, что русские князья в 1223 г. убили татарских послов-несториан (20, стр. 145-148; 173, р. 237-238], после чего несторианские священники отказывали православным в причастии, хотя католиков к евхаристии допускали [125, стр. 161].
Начало “эры Трояна” падает на эпоху, когда учение Нестория было осуждено на Эфесском соборе 431 г. И снова проклято там же в 449 г. (Эфесский разбой). Окончательно анафема упорствовавшим несторианам была произнесена на Халкедонском соборе 451 г. От репрессий они могли избавиться лишь путем отречения от своего учителя, в борьбе с которым православные и монофизиты были единодушны. В 482 г. император Зинон издал эдикт Энотикон, содержащий уступки монофизитам и подтверждение анафемы несторианам, которые были вынуждены эмигрировать в Персию [73, стр. 44 1-447]. В промежутке между Эфесским и Халкедонским соборами лежит дата, от которой шел отсчет “веков Трояна”. Такая дата могла иметь значение только для несториан.
Обратимся к выражению “земля Трояня” (стр.17). Черниговское княжество обособилось от Русской земли после того, как Олег Святославич, князь-изгой, выгнал из Чернигова Владимира Мономаха и обеспечил своей семье право на княжение. При этом он вступил в конфликт не. только с князьями Мономашичами, но и с киевской митрополией [135, стр. 379]. Для того чтобы удержаться на престоле, ему нужна была не только военная, но и идеологическая опора. Полоцкие князья в аналогичном положении находили опору в языческих традициях, но это было невозможно на юге, так как Киевское и Черниговское княжества были христианизированы [69, стр. 84-104]. В этой связи положение Олега Святославича оказалось предельно трудным: его схватили православные хазары, держали в тюрьме православные греки, ограбили и гнали из родного дома православные князья Изяслав и Всеволод, хотел судить митрополит киевский; ему ли было не искать другого варианта христианской веры?
И тут его Друг (“Олега коганя хоть”, стр.30) Боян нашел путь “чрес поля на горы” (стр. 11), туда, где были полноценные христиане и враги врагов Олега. Самое естественное – предположить, что черниговский князь этой возможностью не пренебрег и это обусловило вражду киевлян к его детям, Всеволоду и Игорю. Открытого раскола, видимо, не произошло. Дело ограничилось попустительством восточным купцам и, может быть, даже монахам, симпатией к ним, как мы бы сказали – ориентацией на несторианство. Поэтому в официальные документы не попали сведения об уклоне в ересь князя, второго по значению. Но ход событий в таком аспекте получает объяснение, равно как и приведенные выше темные фрагменты “Слова”.
Теперь вернемся к уже цитированному тексту из “Хождения Богородицы по мукам”. Там славянские языческие боги поставлены в паре: Перун и Хоре. Так же в паре идут Троян и Дый. Принято считать, что Дый – это “Deus”, латинское название бога, Зевс, Юпитер [17, стр. 30], но тогда главным здесь является то, что Дый – бог, для русских чужой. А поскольку он в паре с Трояном, то это качество относится и к последнему.
Признавая, что Дый – название нерусского божества, укажем, однако, что в западноперсидском языке это слово звучало “Див”, в восточноперсидском – “Дэв”, а в кыпчакском наречии тюркского языка (например, в казахском) – “Дыу”. Последнее совпадает с фонетической записью русского автора XII в., и нет никаких оснований не считать, что это слово было услышано русским из уст половца. Тогда сопоставление Дыя с Трояном в одной паре имеет реальный смысл: славянским божествам противопоставлены восточные, степные божества, причем то из них, которое является христианским, – Троян – таковым не признается, потому что исповедание его было предано анафеме, извергнуто из церкви и нашло приют у народа, который древние русские близким себе не считали. Политические контакты русских с половцами в XII в. не влекли за собой ассимиляции. Но воззрения кочевников были русским знакомы.
И вот тем более примечательно, что в “Слове о полку Игореве” это слово встречается не в тюркском или разговорном персидском, а в литературном персидском звучании: “див”. Так древние персы называли языческие божества туранских кочевников, и в этом же значении употребляется слово “див” в русском средневековом памятнике (стр. 393-394).
Див – враг Трояна. Сначала он предупреждает врагов князя Игоря о начавшемся походе (стр. 12), потом вместе с разъяренными половцами вторгается в Русскую землю (стр. 20, 90). Короче говоря, он ведет себя так, как он вел себя относительно героев “Шахнаме”. Но тут встает вопрос: почему автор “Слова” называет его “див”, а не “дый”. Вероятно, потому, что он слышал это название из уст человека, говорившего на литературном персидском языке. Таковыми в XII-XIII вв. были только несториане, сохранившие персидский язык с тех пор, как персидские шахиншахи позволили им устроить университет в Несевии и использовали сирийских грамотеев для канцелярской службы. В противном случае звучание этого слова было бы иным.
Итак, мы подошли к решению поставленного выше вопроса. Несторианство было в XII-XIII вв. на Руси известно настолько хорошо, что читатели “Слова” не нуждались в подробных разъяснениях, а улавливали мысль автора по намекам. Вместе с тем упоминания о несторианстве автор почему-то вуалирует, говорит о нем походя и без симпатии. Если первое наше наблюдение может относиться равно к XII и к XIII вв., то второе понуждает нас склониться в пользу датировки “Слова” XIII в. [+4] по следующим соображениям, основанным на исторической дедукции.
Между XII и XIII вв. плавного перехода не было. Жестокий спазм на Западе и Востоке положил резкую грань между двумя эпохами, за какие-нибудь три года изменил всю расстановку сил на Евразийском континенте. Эта грань прошла по 1204 г.
В XII в. Константинополь был Парижем средневековья. Он был “знаменит своими богатствами, но в действительности, – писал Эвд де Дейль, – его сокровища превышают славу о них”. А Роберт де Клари утверждал, что “две трети мирового достояния находятся в Константинополе, а одна треть рассеяна по всему свету” [56, стр. 1 14]. И вот 1 2 апреля 1204 г. Константинополь был взят приступом, и Византийская империя прекратила свое существование.
Рыцари-крестоносцы оправдывали себя тем, что они совершили богоугодное дело, ведь греки были схизматики, еретики, пожалуй, хуже мусульман и язычников. Культурно-исторический принцип возобладал над догматическим, и католичество, не сумев победить ислам, объявило войну православию [+5]. Папа Иннокентий III, который сначала был против войны с христианами и грозил крестоносцам отлучением, в 1207 г. встал (или вынужден был встать) во главе нового натиска на восток [+6]. В этот год католическим дипломатам удалось заключить соглашение с болгарским царем, что спасло Латинскую империю, а от Польши, Ордена, Швеции и Норвегии папа потребовал, чтобы они перестали ввозить на Русь железо. Политическая близорукость русских князей обеспечила успех католическому проникновению. В 1212 г. ливонский епископ Альберт заключил союз с полоцким князем против эстов, а затем женил своего брата на дочери псковского князя, после чего в 1228 г. в Пскове появилась пронемецкая боярская группировка [94, стр. 77; 137, стр. 28]. В 1231 г. папа Григорий IX предложил Юрию II князю Владимирскому и всея Руси принять католичество [143, стр. 30-31], в ответ на что Юрий выслал из Руси доминиканских монахов. После этого началось наступление на Новгород и Псков силами шведов, немцев и литовцев.
В 1239 г., когда обострились отношения латинян с Болгарией, Наржо де Туей заключил союз, скрепленный браком, с одним из половецких ханов, чтобы зажать Болгарию и Русь в клещи. К. Маркс считал, что “это последнее слово глупости рыцарей-крестоносцев” [5, стр. 205], и, вообще, был прав, хотя в XIII в. просвещенные европейцы считали, что завоевание Руси будет не труднее покорения Пруссии [125, стр. 108], По существу, война, начавшаяся в 1204 г., была одной из первых войн за приобретение колоний, а религиозная окраска ее соответствовала духу времени.
Но на юге победы Ватаца, а на севере подвиги Александра Невского уничтожили все усилия католиков. Первое наступление Европы на Восток захлебнулось.
В то же самое время в монгольских степях Чингисхан победил и завоевал два наиболее сильных и культурных ханства: кераитское в 1 2 0 3 г. и найманское в 1204 г. Но Чингисхан обошелся с побежденными кераитами и найманами куда гуманнее, чем Балдуин фландрский с греками. Кераиты и найманы умножили силы монгольской армии, царевна Суюркуктени вышла замуж за любимого ханского сына Тулуя [166] и сохранила при себе несторианскую церковь с клиром и имуществом [166, стр. 347]. Дети ее Мункэ, Хубилай, Хулагу и Ариг-буга были воспитаны в духе уважения к христианской религии, хотя по монгольской ясе не могли быть крещены [+7] Для православия в торжестве несторианства не было ничего хорошего, так как кочевые священники в XIII в. еще помнили, что основатель их веры принял от греков мученический венец [+8].
Головокружительный поход Батыя от Аральского моря до Адриатического отдал во власть монголов всю Восточную Европу, и можно было думать, что с православием все кончено. Но обстоятельства сложились так, что события потекли по иному руслу. Во время похода Батый рассорился со своими двоюродными братьями: Гуюком, сыном самого верховного хана Угэдэя, и Бури, сыном великого хранителя ясы (главного прокурора, сказали бы мы) Джагатая. Отцы стали на сторону Батыя и наказали опалой своих зарвавшихся сынков, но, когда умер в 1241 г. Угэдэй и власть попала в руки матери Гуюка ханши Туракины, дружины Гуюка и Бури были отозваны, и Батый оказался властителем огромной страны, имея всего 4000 верных воинов, при сверхнатянутых отношениях с центральным правительством. О насильственном удержании завоеванных территорий не могло быть и речи. Возвращение в Монголию означало более или менее жестокую смерть. И тут Батый, человек неглупый и дальновидный, начал политику заигрывания со своими подданными, в частности с русскими князьями Ярославом Всеволодовичем и его сыном Александром. Их земли не были обложены данью [92, стр. 12, 23].
Но против Гуюка выступили монгольские ветераны, сподвижники его деда, и несториане, связанные с детьми Тулуя. Хотя в 1246 г. Гуюка провозгласили великим ханом, но настоящей опоры у него не было. Гуюк попытался найти ее там же, где и его враг Батый, – среди православного населения завоеванных стран. Он пригласил к себе “священников из Шама (Сирии), Рума (Византии), Осов и Руси” [122, т. II, стр. 121] и провозгласил программу, угодную православным, – поход на католическую Европу [+9]. Но Гуюку не повезло. Вызванный для переговоров, князь Ярослав Всеволодович был отравлен ханшей Туракиной, особой глупой и властной. Туракина просто не соображала, что она делает. Она поверила доносу боярина Федора Яруновича, находившегося в свите владимирского князя и интриговавшего против него в своих личных интересах [135, т. II, стр. 151].
Сочувствие детей погибшего князя перекачнулось на сторону Батыя, и последний получил обеспеченный тыл и военную помощь, благодаря чему смог выступить в поход на великого хана. Заигрывания Гуюка с несторианами тоже оказались неудачными.
В начале 1248 г. Гуюк внезапно умер, не то от излишеств, не то от отравы. Батый, получивший перевес сил, возвел па престол сына Тулуя – Мункэ, вождя несторианской партии, а сторонники Гуюка были казнены в 1251 г.
Сразу же изменилась внешняя политика монгольского улуса. Наступление на католическую Европу было отменено, а взамен начат “желтый крестовый поход” [174, р. 72], в результате которого пал Багдад (1258). Батый, сделавшийся фактическим главой империи, укрепил свое положение, привязал к себе новых подданных и создал условия для превращения Золотой Орды в самостоятельное ханство, что и произошло после смерти Мункэ, когда новая волна смут разорвала на части империю Чингисидов. Несторианство, связанное с царевичами линии Тулуя, оказалось за пределами Золотой Орды.
После завоевания Руси Батыем и ссоры Батыя с наследником престола, а потом великим ханом Гуюком (1241) русскими делами в Золотой Орде заведовал сын Батыя – Сартак. Христианские симпатии Сартака были широко известны, и даже есть данные, что он был крещен, разумеется по несторианскому обряду [29, стр. 110; 139, стр. 1 8-1 9]. Однако к католикам и православным Сартак не благоволил [125, стр. 117], делая исключение лишьдля своего личного друга – Александра Ярославича Невского.
В этих условиях прямые нападки русского писателя на несторианство были опасны, а вместе с тем предмет был настолько общеизвестен, что читатель понимал с полуслова, о чем идет речь. Например, достаточно было героя повествования, князя Игоря, заставить совершить паломничество к иконе Богородицы Пирогощей, чтобы читатель понял, что этот герой вовсе не друг тех крещеных татар, которые называли Марию Христородицей, а тем самым определялось отношение к самим татарам [45, стр. 78- 79]. Хотя цензуры в XIII в. не было, но агитация против правительства и тогда была небезопасна, а намек позволял автору высказать свою мысль и остаться живым.
Такое положение продолжалось до смерти Сартака в 1256 г., после чего Берке-хан перешел в ислам, но позволил основать в Сарае епархию в 1261 г. и благоволил православным, опираясь на них в войне с персидскими ильханами, покровителями несторианства. Несторианская тема для русского читателя стала неактуальной.
Вот почему XIII в. следует считать эпохой, когда интерес к несторианству был наиболее острым, и, следовательно, отзвуки его должны были появляться в литературе соседних народов. Они и встречаются у католических, мусульманских и армянских авторов, там, где эти упоминания не могли вызвать осложнений с властью. В России они завуалированы, и отыскать их можно лишь путем сложной дедукции.
Но, может быть, наша концепция неправильна и связи между перечисленными выше событиями нет? Попробуем проверить наши заключения доказательством от противного, считающимся в логике достаточным.
1) Середина VIII в. Известно: а) в Уйгурии была внутренняя война; б) после победы Моянчура к власти пришла манихейская община; в) несториане в это время уже распространились от Ирана до Китая по линии караванного пути и жили в степи, среди тюркских народов; г) после падения манихейской Уйгурии несториане обратили в свою веру почти всех центральноазиатских кочевников до границ тайги. Так могли ли они не участвовать в войне 747-76 1 гг., где решалось, чья вера возобладает? И могли ли они не защищать себя от заклятых врагов – манихеев? В истории создания Уйгурского ханства, поскольку она дана в надписи Моянчура, есть лакуна – лозунг и программа тех уйгуров, которые трижды восставали против хана. Она восполняется только тем, что мы должны предположить наличие в эту эпоху антиманихейской группировки в Степи. Поскольку ни мусульмане, ни буддисты в событиях участия не принимали, остаются только несториане, а приведенные нами выше позитивные аргументы, как бы мало их ни было, подтверждают нашу реконструкцию событий. Прямых указаний источников нет, но ведь от VIII в. дошло так мало письменных сведений по Центральной Азии, что построить только на их основании связную картину событий до сих пор не удалось никому.
2) Середина XII в. Бесспорно, что Западная Европа узнала о существовании центральноазиатских несториан, но сведения могли просочиться лишь через Византию и Русь. Допустить, что на Руси ничего не знали о несторианах, невозможно. А если знали, то как-то относились к ним, и это должно было отразиться на истории культуры Древней Руси, хотя бы в самой слабой степени.
3) Все католические и мусульманские авторы, говоря о монгольской империи XIII в., подчеркивают: а) крайнюю активность несторианской церкви и б) наличие в ставке хана большого количества русских. Можно ли допустить, что Ярослав Всеволодович и Александр Ярославич Невский, в то время когда они искали способов спасения Русской земли от монголов и немцев, игнорировали этот факт? И можно ли думать, что русские монахи, переводившие с греческого целые библиотеки, забыли о решениях Эфесского, Халкедонского и Константинопольского соборов?
Конечно, нет! Следовательно, надо искать, пусть не в текстах, а в намеках и сочетаниях событий, ту пружину, которая повернула ход событий в Восточной Европе, оторвала Золотую Орду от Монгольского улуса и спасла половину русских земель от католического нажима на Восток.
И теперь мы обязаны вернуться к первому, основному вопросу, поставленному вначале: правомочна ли предложенная нами система классификации явлений истории культуры, то есть, можно ли рассматривать центрально-азиатское христианство как продолжение византийской культуры за границами византийской империи? Конечно, кочевые басмалы, кераиты и найманы мало походили на константинопольских патрикиев, а степи Джунгарии не имели никакого сходства с садами Фракии и Пелопоннеса. Это-то ясно, но сходство, крайне важное, возникало в исторических коллизиях, в расстановке сил, в характере споров и хранении традиций. Значение историк-культурных нюансов для понимания исторического процесса огромно. Именно благодаря этим нюансам, можно восстановить живую действительность полнее и точнее, чем по мертвым памятникам материальной культуры.
Диспуты учеников антиохийца Сатурнила с современниками Юстина Философа и Иринея Лионского нашли продолжение в пустынях Джунгарии и степях Монголии с той лишь разницей, что спор решался не тонкой диалектикой, а длинным копьем и острой саблей.
Трагедия, первый акт которой был разыгран в Эфесе, продолжалась в боях на берегу Калки и в роскошных юртах ханши Суюркуктени и царевича Сартака… Эпилог ее находится за хронологической гранью нашего повествования и может составить предмет отдельного исследования (мы имеем в виду гибель несторианской церкви во второй половине XIII в., произошедшую при участии архиепископа Китая Монте Корвино). Всюду мы встречаем сочетания обстоятельств, напоминающие исходные позиции, и это одно позволяет уловить в разнообразных событиях то общее, что позволяет видеть в них целостность, которую позволительно назвать византийской культурой.
[+1] ВГО. Доклады отделения этнографии. 1967. Вып. 5, стр. 5
[+2] Например, они называли Будду бесом и изображали в кумирнях демона, которому Будда моет ноги (157, р. 193).
[+3] Всего за 4 года: от Катванской битвы 1141 г., где сельджуки были наголову разбиты кара-китаями, до 1145г., когда Европа уже знала о “присветсре Иоанне”, победившем “братьев Самиардов”.
[+4] О датировке “Слова” XIII в. см.: [97, стр. 37-41; 45].
[+5] В послании Балдуина Фландрского, ставшего в 1204 г. императором Константинопольским, содержатся следующие характерные выражения: “чудесный успех”, “неслыханная добыча”, “беззакония греков у самого Господа вызвали рвоту”. Редакция текста приписывается Иоанну, епископу Нуайонскому [98, стр. 5-б].
[+6] В булле русским князьям в 1207 г. он писал: “Так как страна греков и их церковь почти полностью вернулись к признанию апостольского креста и подчиняются распоряжениям его, представляется заблуждением, что часть не соглашается с целым и что частное откололось от общего” [143, стр. 4].
[+7] В 1254 г. Рубрук описывает несторианскую службу, где ханши и царевичи поклонялись кресту [125, стр. 145-151]. Царевич Ариг-буга сказал при Рубруке: “Мы знаем, что Мессия – Бог” [там же, стр. 167]. О христианских взглядах Хубилая сообщает Марко Поло [65, стр. 242, 281].
[+8] Как уже сказано, несториане не причащали православных, но допускали к евхаристии католиков. В 1 21 3 г. на диспуте в Константинополе между кардиналом Пелагием из Альбано и Николаем Месаритом, митрополитом Эфесским, последний заявил: “Ты изгоняешь греческое духовенство за непокорность папским велениям… хотя ланитизм терпит в своей среде иудеев и еретиков, армян, несториан, яковитов” [98, стр. 51]. Полвека спустя католики расправились с несторианством.
[+9] Письмо Гуюка к папе. [См.: 1 25, стр. 59, 220-22 1
Фото: сайт wiki2.org
Описание файла.
«Двенадцать апостолов собрались вокруг Петра, изображенного в виде старца, в Пятидесятницу; Двенадцать лучей света с неба падают на их головы. Из рукописи несторианского Евангелия (Пешитта) тринадцатого века, почерк эстрангело. (State Library of Berlin, Prussian cultural collection. Sachau 304, parchment manuscript 195 Bl., Folio 123 v.)” – The Church of the East: An Illustrated History of Assyrian Christianity by Christoph Baumer, p. 168